Вадим Егоров Второе призвание
ВТОРОЕ ПРИЗВАНИЕ
Из воспоминаний старшего кружина Круга спецназа, бывшего капитана ФСБ в составе группы <Альфа>, Воронцова В.П.:
"...Сейчас это кажется смешным, но когда нас подняли по тревоге, вводная была такая: некий сумасшедший, вооружённый длинноклинковым холодным оружием, взял в заложники министра, которого мы и должны освободить. Того самого министра, что разворовал Пенсионный фонд (чего, конечно, в вводной не сообщалось, но об этом и так все знали).
Да-да, конечно же мы сразу задумались над тем, каким образом псих с саблей смог попасть в хорошо охраняемое здание, почему он заинтересовался именно этим чиновником, ну и так далее. Но первоочередной задачей в таких случаях является защита заложника, поэтому мы сосредоточились на переговорах с «преступником».
Связь с ним была по телефону; он назвался Рыской (это действительно оказался тот самый Рыска Быстрый). Ничего не требуя, он согласился принять переговорщиков - меня и майора Белкина, Константина Васильевича.
Так и сказал: пусть приходят ваши воины, пусть вместе со мной осудят ворюгу. И повесил трубку.
Если смотреть из настоящего, всё происходившее тогда представляется крайне нелепым. Мы на самом деле собирались выводить «опасного сумасшедшего» к окну, давать отмашку снайперам, ну и так далее…
Просто в то время никто ничего не знал и не понимал.
В учебниках всё изложено, в общем, верно: мы поднялись к Рыске, он заставил министра ещё раз во всём признаться, отдал нам всё то, что написал этот мерзавец о себе и своих делишках, после чего отрубил ему голову. И выбросил эту голову на лестницу, навстречу поднимающейся группе захвата. Я никогда не забуду перестук, с которым голова министра скатывалась по ступенькам.
Только вот так сразу мы Рыске не подчинились, что бы об этом ни писали и ни рассказывали. Нас всё-таки готовили для самых разных ситуаций (и готовили на совесть). Оружие он у нас отбирал в три захода, по мере того, как мы пытались пустить его в дело. И снайпера добросовестно палили по нему до тех пор, пока группа захвата не ворвалась внутрь.
Ну а дальше снова всё по учебникам: Рыска прочитал нам с группой захвата Песнь Посвящения, скрутил-склепал из нас первый Круг и ушел дальше. А мы так и остались там сидеть - первые кружины Высокой Руси. В оперативной амуниции, в компании с обезглавленным телом.
Нечего и говорить, что следующими мы завернули и склепали в Круг наших снайперов и запасных…
Ну а что было потом, знают даже первоклассники..."
* * *
Как и предсказывал Михалыч, ручная милиция барона нарисовалась ближе к сумеркам.
Лейтенант, сержант и двое рядовых быстро и бесцеремонно прошли сначала во двор, сломав по дороге калитку, а затем и в дом к Иванычу. По счастью, дверь в дом была не заперта, иначе они сломали бы и её.
- Фёдоров Николай Иванович? - официально поинтересовался лейтенант у сидевшего на кровати старика, стряхивая вещи с единственного стула в комнате и усаживаясь напротив. - Фу, как ты нализался, старый хрыч!
- Ну да, - покорно кивнул Иваныч, соглашаясь то ли со своим полным именем, то ли с обвинением в пьянстве, то ли со всем сразу.
К приходу незваных гостей он уже был трезв, как стёклышко, однако спорить с подонками не собирался.
- Шестова знаешь? - Продолжал допытываться лейтенант. – Виктора Михайловича?
- Ну да, - опять согласился Иваныч и снова кивнул. Сержант и рядовые в это время деловито шарились в его нехитром скарбе – вытряхивали содержимое из комода, рылись в платяном шкафу и тумбочке. Иваныч не обращал на это внимания; он даже специально положил в один из ящиков скудную заначку и бросил на дно тумбочки старое золотое колечко, чтобы мерзавцы не злились, оставшись ни с чем.
- Ну да, ну да! - Передразнил его лейтенант. - Да ты, дед, полный нудак, как я погляжу.
Сержант и рядовые заржали, не переставая заниматься грабежом. Иваныч же опять кивнул; чем тупее он будет выглядеть в их глазах, тем быстрее они уйдут.
- Оружие у него было, нудак?.. - продолжал допытываться мент, которому, похоже, очень понравилась его острота.
Остальные милиционеры подхалимски хихикали.
А ведь мальчишке не больше двадцати пяти, неожиданно подумал Иваныч, рассеянно глядя на лейтенанта. Что мы делали в мои двадцать пять – строили первые ГЭС, очищали страну от бандитов?.. Когда же этот мент успел продаться барону? Прав, наверное, был Михалыч - сейчас в милицию за другим просто не идут...
Он пять кивнул и сказал, специально запинаясь и путаясь в словах:
- Так это... Ружжо, наверное, осталось, если не пропил... Или ружжо у Петровича было... Не помню я...
Лейтенант скривился. Подошедший к Иванычу сержант взял старика за шкирку, рывком поставил на ноги и толкнул в угол. Рядовые принялись ворошить постель. Иваныч потеряно стоял в углу, чуть покачиваясь, и бессмысленно таращился на творившийся в доме разор.
- Чисто, - наконец отрапортовал сержант.
Он что-то сунул лейтенанту в карман и шепнул ему на ухо пару слов. Делится, понял Иваныч. Он мог бы расслышать слова сержанта, но не захотел - было противно. Невыносимо противно с самого начала.
Лейтенант встал и, ни слова не говоря, направился к двери. Остальные милиционеры поспешно двинулись за ним. Последний, сутулый рядовой с узким, ассимметричным лицом за два шага до выхода коротким движением опрокинул комод, ударил Иваныча поддых основанием ладони и зло бросил старику, корчившемуся на затоптанном линолеуме:
- Алкаш старый! Попадёшься на чём - отвезу в лес и грохну!
Иваныч лежал на полу и думал, что Михалыч был прав во всём ещё пять лет назад. Это, действительно, Край.
Вспомнил дочь и внука, сердце опять предательски сжалось; посмотрел под кровать, но там ничего не было - разбойничавшие в доме подонки не побрезговали даже початой бутылкой самогона.
* * *
Из предсмертного письма Героя Советского Союза, гвардии майора Шестова Виктора Михайловича, русского, 1890 года рождения:
"...Прости меня, Иваныч, и пойми: если ты сам барона порвёшь, ярость из тебя вся выкипит. Кто ж тогда Клич у Моря бросит? А чтобы до Моря дойти, ярость изрядная нужна. На Зверь-траве барона положить можно, но до Моря на ней не добраться, ты ж понимаешь. А у меня ярости, почитай, не осталось, одна обида. За тебя и за всех. Обиды же для такого подвига маловато будет. Надеюсь на тебя, Иваныч, больше чем в тот раз под Харьковом.
Да чего лишний раз писать-то, и так всё понятно. Не подведи, на тебя вся надежда. А я уж постараюсь не зря лечь, за твоих расплачусь сторицей.
Отдельно прости за ТТ, но с ружьём на барона идти не сподручно. У меня в кладовке точило электрическое, вот им с пистолета все номера и надписи вытру. На тебя подумать не должны, разве что архивы подымут. Однако ж дело это долгое, ты к Морю раньше успеть должен. Успеешь, успеешь, Иваныч!
Да, и вот ещё что: не уезжай сразу и НЗ, о котором я тебе выше писал, сразу не раскапывай. Пусть у ментов продажных первый зуд пройдёт, а до того они повсюду зыркать будут. Я думаю, дня этак три-четыре после явления к тебе милиции нужно подождать, после чего и ехать. К тому времени менты больше о бароновом наследстве думать будут, а сыщики из райцентра ещё не подоспеют. Аккурат самое время утечь потихоньку..."
* * *
Подробностями казни барона Иваныч не интересовался. Особого облегчения тоже не чувствовал; тихая ярость напополам с отчаянием продолжала бушевать в сердце.
И здесь Михалыч оказался прав. Он вообще часто оказывался прав, можно сказать, почти всегда. Сколько раз он спасал других крайников, не перечесть. Да и просто людей уберёг немерянно. Во время войны четыре раза выводил часть из глухих котлов; но Героя ему дали только единожды - не любило штабное начальство умных фронтовиков...
Не хотел Иваныч слушать о последнем бое Михалыча, но не затыкать же уши, когда вся деревня только об этом и говорит?.. К тому же о дружбе стариков знали даже дворняги. Хоть каким алкоголиком прикинься, а переигрывать тоже не стоило.
Михалыч поймал наркобарона на обычную партизанскую уловку. Повалил на трассу несколько сушнин - так, чтобы подруба не было видно, только слом, будто они сами упали - и дождался, пока кто-нибудь из машины барона выйдет покурить или посмотреть, как охранники из джипа сопровождения разбирают препятствие.
Телохранителям наркодельца и в голову не могло прийти, что приоткрытая на секунду дверь броневика будет стоить жизни им и их боссу - действительно, снайперу это бы ничего не дало, а для гранатомётчика всё едино. Ну а до ближайшего укрытия, где могла бы затаиться засада, сотня метров.
Михалыч, выпив настой Зверь-травы, закопался в листву поближе к дороге. И лишь кто-то высунулся из броневика, рванул к машине с ТТ.
Конечно, Михалычу повезло - если это можно назвать везением. Впрочем, он обычно всё рассчитывал очень хорошо; наверняка у него имелся и запасной вариант, на случай, если дверь вообще не откроют или он не успеет.
Но Михалыч успел. Ещё бы - жить он далее не собирался, поэтому, как понял из дальнейшего Иваныч, упился настоем под завязку. И спалил все оставшиеся ему годы буквально за минуту, вихрем подлетев к броневику и учинив внутри форменную бойню. Он даже выскочил потом наружу и расстрелял вторую обойму в охранников из джипа; остановить его смогли только автоматной очередью в голову. Но к этому моменту его ТТ был уже пуст, а из охранников в живых остались всего двое: тот, кто с самого начала бросился бежать, и автоматчик, залегший за колесом.
Охранников Иванычу жалко не было. Наоборот, он жалел, что двое гадов спаслись. Знали ведь, кого охраняют. Знали, ОТКУДА берутся деньги, которые он им платит. Но - служили. Хуже них были только прирученные бароном менты...
* * *
Из предсмертного письма Героя Советского Союза, гвардии майора Шестова Виктора Михайловича, русского, 1890 года рождения:
"...Половину живых денежек из НЗ отдай Рябчиковой - она, конечно, дурёха, однако ж совестливая, за могилками твоих будет ходить справно.
Больше не давай - и тебе до города добираться, жить там как-то, и ей пользы от лишних денег не будет. Да и позариться кто может, менты опять же. Ну а что делать в городе, ты и так знаешь. Просто будь осторожней, волки ж кругом. Край, Иваныч, Край. Помнишь, как в сорок первом мы к Морю рвались?
А в сорок втором?.. Думали - всё, крайнее не будет. Но к Девятому Мая нас девять и осталось - больше половины. Помнишь, как мы радовались, как потом смену готовили? ..."
* * *
Со сменой не сложилось ни у кого. Как проклял кто-то крайников; или война их так догнала?..
Трое умерли бездетными. Ещё у двоих дети выросли настолько непутёвыми, что их бы людьми приличными сделать, не то, что крайниками.
Ну и с внуками у них тоже не получилось.
Ещё двоих бросили жёны, забрав детей.
Михалыч два раза брал приёмышей, поднимал на ноги; но один подался в православный монастырь, другой рванул в Москву в девяносто третьем, где и сгинул.
После этого Михалыч впервые с войны заговорил о Крае.
А потом как-то вдруг обнаружилось, что кроме них двоих никого уже и не осталось - ни равных, ни смены.
Тут уж и Иваныч тоже стал задумываться. Тем более, что житьё-бытьё становилось всё тяжелее, всё непрогляднее.
Но всё ж не верил Иваныч в Край. Если уж войну пережили... Тем более, что была у него любимая дочь и внук от неё. Муж дочери был хороший, понимающий мужик, удивительно рукастый строитель; Иваныч даже одно время видел его среди крайников, начал потихоньку готовить. Но дёрнула зятя нелёгкая отправиться в Чечню на заработки - всё ради семьи, естественно. Хотел сыну, внуку Иваныча, столичное образование дать. И ведь не сказал никому - знал, что не пустят, наврал про Сибирь. В Чечне его и убили.
А потом убили и дочь с внуком.
Через речку от деревни вырос (допустим, «цыганский») посёлок – трёхметровые глухие заборы, за ними кирпичные дома-дворцы, крытые медью и черепицей с глазурью. А рядом, в овраге - героиновая точка.
Через год туда бегала за дозами почти вся местная молодёжь.
Деревня долгое время считалась благополучной – животноводческий колхоз стоял крепко, очень уж хороши были вокруг заливные луга. Вечная Российская проблема с техникой колхоз особо не волновала – колхозники поднимались на годовых, покупая молодняк весной и сбывая осенью. Поэтому силоса почти не запасали.
Люди, конечно, уезжали, но по сравнению с тем, что творилось вокруг это были сущие пустяки. Тем более, что в деревню и приезжали тоже - из тех мест, которым повезло меньше. В колхозе пока работы хватало.
С появлением «цыган» всё изменилось.
Первой это ощутила маленькая деревенская школа, гордость колхоза.
Один из старшеклассников то ли сам из окна выпрыгнул, то ли ему помогли. Со второго этажа до земли не так уж далеко, но он упал неудачно - сломал шею и погиб на месте. Почти сразу из школы уволились две учительницы, которым стало страшно учить наркоманов.
Ну а потом пошло-поехало...
Артёмка Иваныча из школьного возраста уже вышел, но мимо школы проходил регулярно - дорога-то одна. И когда увидел, как трое парней смертным боем бьют во дворе старенькую учительницу биологии, вмешался немедленно.
Артёмка был один, но Иваныч не видел для него другой судьбы, кроме жизни крайника, потому после смерти зятя готовил почти в открытую. Так что внук Иваныча раскидал мерзавцев, отделавшись лишь рассечённой бровью.
Мерзавцы же пообещали расквитаться позже; в деревне все всех знают, поэтому возможности у них были. Но такое обещают чуть ли не после каждой драки, так что Артёмка не испугался и всерьёз их не принял.
Однако на его беду среди обиженных им подонков оказался «цыганёнок», сын одного из приближённых барона, который спустя час привёл к дому Артёмки и его матери три десятка таких же, как и он сам, отморозков...
* * *
Из предсмертного письма Героя Советского Союза, гвардии майора Шестова Виктора Михайловича, русского, 1890 года рождения:
"...Прости меня, Иваныч, прости!.. Я ж видел, что к чему идёт, просто не хватало у меня смелости, что ли. Знал ведь, ощущал: надо было с самого начала этих мразей «цыганских» разорять. И уезжать тебе надо было. Да только не верилось мне, не серьёзилось. Я вообще верить перестал, понимаешь?
Высокий Рюген, Второе призвание, Круги, кружинники-дружинники... Как-то это всё терялось по сравнению с новостями из телевизора про цены на нефть. Старость, она ведь и для крайников старость...
А какой крайник без веры?.. Вот поэтому это я на барона иду. Бо тебе-то Море откликнется, а мне, пожалуй, уже нет.
ВСЁ, МНЕ ПОРА. ПОВЕДАЛ, О ЧЁМ ХОТЕЛ. ПЕРЕЧИТАЙ ОБ НЗ И КАК ЕХАТЬ, ПОСЛЕ ЧЕГО СОЖГИ ПИСЬМО.
ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО НА ТЕБЯ ВСЯ НАДЕЖДА.
ПРОЩАЙ, ИВАНЫЧ, СВИДИМСЯ НА ТЕХ БЕРЕГАХ.
УДАЧИ.
P.S. Где меня похоронят, и как, всё равно, не морочь себе голову. С Родины всё равно не увезут, а большего мне и не надо."
* * *
Милиция даже дело заводить не стала - свалили всё на пожар.
Дескать, быстро занялось, не успели выскочить, и так далее в том же духе.
А то, что случилось это ещё до заката, что у трупов кости переломаны, что выстрелы посреди деревни гремели - этого вроде как и не было.
Одно немного утешало - четверых Артёмка с собой унёс. И того «цыганёнка» тоже прихватил. Хороший бы крайник из него получился...
На малолюдных похоронах Иваныч плакал всухую, ушёл в лес на два дня, вернулся чёрный и страшный. Запил горькую и пил неделю подряд, пока однажды вечером не очнулся, словно разбуженный.
И понял - один остался.
КРАЙ.
А на столе робко горела прикрученная керосинка фронтовых времён.
Рядом лежал большой лист бумаги, исписанный мелким, но разборчивым почерком гвардии майора Шестова Виктора Михайловича...
В город Иваныч поехал через три дня после визита баронских ментов, договорившись предварительно с Рябчиковой об уходе за могилами. Скрывать отъезд даже не пытался - всё равно не получилось бы. Но пустил слух, что сорвался в областной центр искать управу; вполне правдоподобная история, к тому же не очень далёкая от истины. Те, кто могут броситься в погоню, поверят легко.
На самом же деле отправился Иваныч прямиком в Москву. Ибо далее путь его лежал в Калининград, куда ветеран планировал попасть в несколько часов, самолётом.
Пересекать новые границы на поезде, который будут шмонать наследники его заклятых врагов, ветеран Великой Отечественной не считал возможным.
По пути его дважды пытались обокрасть…
… но билет до Калининграда Иваныч все равно купил.
Он знал, что это ещё не конец, что самое трудное ещё впереди. Но та ярость, которая двигала им все эти дни, уже начала уступать предчувствию удачи. Той самой удачи, которой ему пожелал Михалыч - настоящий Герой своей Отчизны.
К морю Иваныч вышел сам. Спустился с трапа самолёта, закинул на плечи вещмешок и двинулся пешим ходом.
На него оборачивались - не каждый день встретишь на улице ветерана в кителе, покрытым настоящей бронёй из орденов и медалей. На улицах бывшего Кённигсберга. Иваныч ощущал в бросаемых на него взглядах удивление, восхищение, ненависть, презрение, гордость. Он понимал, что глупо привлекать внимание так близко от цели, но ничего не мог с собой поделать.
Да и хорош он будет, подойдя к морю зашуганным старичком-рассиянчиком, покорно доживающим свой век на грошовую пенсию. Разве такой сможет бросить Клич!? Разве такому отликнется кто!?
… Он шёл по барханам до тех пор, пока не остался совсем один. Это было правильно - крайник и должен быть один. Один, представляющий всех.
Быстро сгущались сумерки. Беззлобно ворчало море - то самое, которое Море. Отчаянно гудели натруженные ноги, подгибались, просили пощады.
Иваныч скинул вещмешок, ступил в ледяную воду и запел…
* * *
Ладья (или не ладья?.. Да кто их там разберёт, в Высоком Руяне?) появилась из тумана, которого только что не было. Она вышла медленно и плавно, почти не нарушая строя волн, но оказалась у берега буквально через несколько мгновений.
С борта в воду спрыгнул человек в кожаной одежде - и, удивительное дело, не провалился в волны, не поплыл по ним, а двинулся сквозь них, как ходят через поле высокой пшеницы, раздвигая буруны широчеными плечами. Вышел к Иванычу почти сухим, только брызги стряхнул с густых волос. Спросил на чистом русском, лукаво щуря пронзительные глаза:
- Зачем позвал на Край, дедушка?
- А то ты не знаешь, варяг. Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет...
http://pagan.ru/forum/index.php?showtopic=43&view=&hl=Егоров%20Второе%20призвание&fromsearch=1<\/u><\/a>